Интересные мысли и чувства связаны у меня со священной Гангой, даже можно сказать, что на ее берегу появился и после ушел мой самый сильный страх — страх смерти, и чувство, возникающее во мне из-за этого явления превратилось из негативного отторжения в принятие, полное осознанности.
Впервые я увидела Гангу в свой первый приезд в Индию в городе Варанаси. Я не буду описывать сам город и свои впечатления от него, а расскажу лишь о смерти на берегу священной реки. Как известно, в индуизме считается, что если усопший сожжен на берегу Ганги и затем пепел развеян над рекой, то его душа достигает освобождения из колеса рождения и смерти — сансары, таким образом, подобный ритуал способен остановить круговорот рождений и смертей. Поэтому многие приезжают в Варанаси умирать. Стоит отметить, что это был первый город, который я посетила в Индии и поэтому столь серьезное погружение в иную культуру сильно сказалось на моих впечатлениях. Еще когда мы ехали в поезде, я видела очень старых людей, которые направлялись вместе с детьми и внуками в Каши (другое название Варанаси, как и Бенарес), самый древний и живой город на планете. Видела, как некоторых из них внуки, а может быть и правнуки, крепко держали и сопровождали всюду — они везли их умирать на берег Ганги.
Затем, в Варанаси я видела умирающих бедняков, которые добрались-таки до место своей смерти, но у них не хватало денег на дрова, чтобы быть сожженными, поэтому многие умирали просто лежа на узких и вонючих улицах. В городе все дни и ночи напролет жгут погребальные костры в двух местах на берегу — около двух гхатов (ступеней к воде).
Там всегда толпится много людей и все смотрят на тошнотворную конечность, от которой у меня разрывалось все внутри. Я осознавала, что от нее никуда не спрятаться и никто никогда не сможет меня защитить от моей смерти. В тот момент еще пришла в голову мысль, настолько детская, но настолько же страшная о том, что даже папа, который всегда мог все, тоже не сможет защитить меня от смерти. Мы нагие перед ней, совершенно голые и пустые, не обладаем ничем кроме последнего выдоха. Меркнут все явления мира, как только вспоминается смерть. Я не говорю сейчас о смерти близких, это все же иные чувства. А лишь о своей собственной смерти, с тенью которой я столкнулась тогда на берегу мутной, грязной и священной Ганги. Все мое тело боролось с этим отвращением и страхом перед собственной неизбежной смертью, меня тошнило, когда я смотрела на части сгорающих тел, все мое существо противилось этому нависшему ужасу. Все, о чем я могла мечтать, молить и думать — это было стремление сбежать оттуда, вернуться в детскую безмятежность, вернуться в летнюю деревенскую вневременность моих юных лет, но ничего уже нельзя было сделать. Осознание конца очень глубоко проникло в меня в тот миг и осталось там в виде тошнотворного, истеричного ужаса на несколько следующих лет.
Спустя два года я вновь оказалась на берегу Ганги, но уже у ее истоков, в Ришикеше. Там вода бирюзового цвета стремительно мчится с синих гор и разливается по зелено-желтой равнине. Я сидела на черном шершавом камне и ноги мои были опущены в Гангу. Стояла весна, недалеко играли в воде дети из близлежащего дома. Доносились звуки колоколов из темпла (храма), гудки мотоциклов и машин, мычание коров. Люди жили на берегу Ганги последние тысячи лет, люди умирали там, их тела сжигали, и пепел пускали по ветру и по струящейся воде, люди занимались любовью и женщины рожали детей, дети провожали в последний путь отцов, женщины стирали сари и выкладывали их сушить яркими пятнами по берегам реки, мужчины пили чай и говорили, женщины улыбались и щурились от солнца, и вся жизнь во всей ее полноте уже много столетий шла и идет своим чередом на этих берегах. Жизнь и смерть вовсе не разделенные, поняла тогда я, это самое настоящее единство, лишь слова разделяют всю полноту бытия; не может быть жизни без смерти и смерти без жизни. Это фундаментальный принцип бытия, и быть иначе не возможно.
В тот миг я освободилась от своего страха, он был отпущен в быстротечную голубую воду, в которой плавали рыбы. В тот момент я приняла всю полноту жизни, а не только ее приятные части, избавилась от ужаса перед конечностью, и даже, наоборот, стала благодарна подобному устройству, ведь иначе не было бы такой прекрасной временности и моей жизни. Тогда я представила, что когда-то и меня Ганга заберет и сделает своей частью, пусть не в этой жизни, так в следующей, и меня не станет, но останется звон колоколов на берегах, и вечный чай с молоком, и огни богослужений и песнопения богам, и женщины, стирающие одежды и набирающие воду в блестящие кувшины и бредущие домой с ними на головах.
