Я не знаю, что хорошо, а что плохо. Есть ли однозначный ответ? И правда ли, что все, что ни делается – к лучшему?
Егорушка сидел на горячем камне. Солнце жгло его затылок, шею, спину. Не хотели ли овцы пойти в лес, в такую прохладную тень? Неужели они навеки так и останутся на этой поляне, где нет рядышком ни кустика?
Посоловелыми глазами Егорушка смотрел на своё стадо и слушал заунывную песню, которая то замирала, то опять проносилась в душном стоячем воздухе. Мальчик сильнее сжал свои колени. Казалось, что от этого песня станет глуше. Но она только усилилась.
Почесав правое ухо о плечо, Егорушка посмотрел в сторону леса. К нему приближалась девочка лет семи.
Мальчик поглядел на её белое, покрытое крупными веснушками лицо, и спросил:
— Чего надо?
Она склонила голову и закрыла глаза.
— Жарит шибко. Дышать трудно.
— Давай топай отсюда.
Девочка положила около Егорушки то, что держала в руках — эта была корзинка с кашицей из растаявшей земляники.
— На что она мне? — Мальчик сердито оглядел незнакомку. Но при первом взгляде, сразу, что бросилось в глаза, это улыбка девочки. Улыбка необыкновенно широкая и добрая. И уже чуть мягче добавил:
— Снеси матушке. Обрадуется.
— Нет. Не обрадуется. Помёрла. Ныне пятнадцать дней, как преставилась. Попросила меня испекчи хлеб, а сама легла на лавку и помёрла.
Глаза девочки казались печальными и погружёнными в раздумье. Но солнце так ярко освещало её фигурку, что можно было бы подумать, что это просто привиделось.
Девочка же уже сидела от Егорушки в нескольких шагах и собирала головки ромашек.
— При отце живёшь али сама?
— Да Господи! Нету его дома! — Воскликнула она, быстро перебирая пальчиками стебельки. — Нету! Поехал в город на ярмарку на три дня. Два года матушка ждала, да так и не дождалась.
Егорушке стало неуютно, неудобно сидеть. Показалось, что если поменять позу на камне, то разговор будет приятнее. Ему стало совестно за свою ласковую мать, за тёплую печь в доме. И сразу показалась мальчику трава печальнее, овцы задумчивей, и кажется, что лучи солнца стали жарить сдержанней.
— Беда… — пробормотал Егорушка. — А ничего… Ничего…
— Чудак! — Засмеялась девочка. — Это бог благословил. — И взглянула на мальчика радостно и удивлённо. Как будто не понимая, чему же здесь огорчаться.
— Бил он матушку — то. Пил часто.
Повисло молчание.
Девочка уже сидела в траве и, подперев щёку рукой, тихо пела какую — то незатейливую песню. Егорушка вяло улыбнулся и подхватил расслабленным голоском.
Немного попев, они затихли. Что — то ужасное было в близости этой девочки. И, скорее успокоить себя, чем незнакомку, мальчик повторил:
— Ничего. Хороший человек. Дай бог, не обидят задаром. Господи поможет…
— Помог. Уже помог. Слава Богу! Промочил ножки Ванютка. Братик мой младший. Давно такой грозы не было. Вот и слёг он. Мамки нет, он плачет. Покеда соседок зазывала, Ванютка глазёнки и закатил.
Егорушка почувствовал, как в воздухе стало горячо, дышать стало невыносимо трудно. Ему показалось, что он ненавидит эти добрые глаза и эту широкую улыбку.
— Дура ты! Ты хуже всех!
Фигура девочки выражала страх и беспокойство. Она не понимала, за что её так обидели. Лицо девочки стало бледно, но не несло злобы:
— Что бы я с ним делала? Ванютка ещё маленький. Так мне будет легче устроиться.
Егорушке стало жутко. Про себя он шептал: «Мама! Мама!»
— Ты будешь гореть в аду! Дура! Дура!
Напуганная девочка побежала к лесу. Слёзы брызнули у Егорушки из глаз. Не видя, какое впечатление произвели его слова, мальчик стоял на камне и кричал:
— И корзину свою забери! Терпеть тебя не могу! Мама! Мама!
Егорушка, сам не зная зачем, рванул с места и полетел к отаре овец. Упав возле одной из них, он залился горькими слезами, силясь не думать о только что пережитом. Но, понимая, что именно с этих слёз для него начинается новая неведаная жизнь.
Но как она сложится?
