Все, что нас не убьет, сделает нас сильнее? Так ли это? Хорошо это или плохо – быть побитой, но сильной?
Одуревший бежал он по деревенской дороге, глухо топая пятками и, оставляя после себя тучи пыли. За ребятенком неслись трое рослых и лысых парней, разгоряченных не только полдневной жарой, но и напитком бабки Анисьи.
Для чего они гнали перепуганного пацана, навряд ли смогли бы объяснить сами. Приятно чувствовать свою силу, пускай даже над карапузом. А пацану же было еще страшней от неизвестности: что же им надо? Какая такая вина на нем?
Серая кривая дорога привела мальчика к спасительной заброшенной бане. Когда-то она сгорела и, обмытая дождями, стояла почерневшая и понурая.
Вытаращив глаза от ужаса и жуткого глубокого дыхания всем телом, парнишка выстукивал зубами замысловатую дробь. Упав на колени, уперся в землю руками и попытался поставить ее на место. Поставить на место все, что качалось вокруг.
Вокруг же ходили ходуном желтые тучи подсолнухов. Не выдержав такой качки, мальчик повалился на бок и со стоном перекатился на спину. Поближе к земле. Она не предаст и не подведет.
Вокруг бани все поросло зеленой дурниной, прохладной и мягкой. Уткнувшись в студенистую траву лицом, пацан остывал. Он малый не промах – распластается среди подсолнухов и ни вздоха, ни полвздоха. «Ребя, во-он он где! Загорает малый-то!» Ошалелый парнишка ударился бежать среди подсолнухов. Да сложно там. Пока стебли раздвинешь, тебя уже схватят за руки, за ноги да до речки допрут. Хоть цепляйся с мясом за лысых, хоть не цепляйся – все одно, плюхнут в воду и попытаются сосчитать, какое такое долгое время продержится под водой. Выбравшись на дорогу и вспомнив о водяных ужасах, пацан припустил пуще прежнего. Добежать до главной улицы, а там отвоюет его любая бабка, остальные-то удумают тоже – игрой все это назовут – догонялками.
Бежит изнемогающий пацан, кричит. Кричит, чтобы не слышать сзади улюлюканье. Целится глазами на замаячившую вдалеке родную избу. Засмотрелся, как моряк в ночной мгле на маяк смотрит, и сшиб монашку с лотком. Разлетелись иконки да крестики в разные стороны, да прихватили с собой в пыль хозяйку с ребятенком.
Раньше от рабы божьей рождались только доброта, тепло и невольная вина за все, что происходило в мире. Теперь же родились такие слова, что даже ученый в этом деле малец оторопел.
Возопила она к людям добрым – что за распущенность вокруг да недогляд за детьми. Что за ироды бегают по улицам и средь бела дня обворовывают людей честных. Попрятать всех гадов в тюрьму «там их жизни научут». «Держите вора! Убегет хулиган!» Рванулся было пацан, да слабенькая на вид монашка оказалась сильна не только в выражениях, но и в руках своих и пальцах. «У, подлюга! Куда нацелился? Сейчас попадешь, куда следует! Где же полиция, люди добрые?»
Пацаненок уже перестал упираться. Ужался, присмирел и трепыхался из стороны в сторону, дергаемый монашкой. Она же, ранее несчастненькая, сделалась злой, и все повторяла и повторяла: «Люди, держите вора! Милиция! Милиция! О Боже!» Лысых давно след простыл. И навряд ли кто их видел. А монашенка все трясла ребятенка и верещала.
Как много глупостей рядом. Молчал малый, понимал, что все равно его теперь никто не услышит. Но что его удивило, что не хотелось броситься на обидчицу, на оголтелых набежавших людей, — а их много было.
Но вот парня завертело, закрутило. Поволокла неведомая сила народная к полицейскому участку. Про лысых мальчонка тут же забыл. Такой позор для матери его. Она была старенькая, затюканная, потерявшая сыновей своих и мужа. Поздний сынишка был единственной отрадой. У много повидавшей горя женщины, он был самой родной душой – той, что осталась с ней навсегда.
Ах, какой был сумасшедший день! Чем ближе подходили к участку, тем раскаленнее орали женщины и бабки. Тем громче и противнее издевалась малышня. К ним мальчик бежал спасаться, они же его как в холодный ручей бросили. Огорошили своими криками и глупостью.
Ну ладно, довольно. Дальше было неинтересно, только грустно.
На крыльце участка мать обняла пацаненка своими крепкими, грубыми руками, но нежно и с неимоверной печалью молвила: «Все прошло, Митя. Унесло бы нас с тобой отсюда куда-нибудь навсегда…»
Уткнувшись в простуженную добротой и теплом грудь матери, мальчик шевельнулся. Так было ему жалко и нежно за своего самого дорогого человека. Захотелось заплакать и сказать что-то очень хорошее, но только пробубнил, стиснув ее руками: «Не надо, мама. Пойдем».
Память моя, не думай, что я забуду блеклую траву вдоль дороги домой, пронзительную тишь вечерней округи. Сухие ладони матери и благостное состояние души, что коснулось меня тогда.
Все, что нас не убьет, сделает нас сильнее? Все сильнее и сильнее, сильнее и сильнее… Хорошо это или плохо? Я не хочу сильнее. Я хочу оставаться такой, какая я на самом деле и есть – беззащитной.
